История о том, как все начиналось
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Говорят утоп понтифик или папа.
Что там в Риме пишут, друг мой Постум,
Не пора ли нам с тобою по этапам?
В славных домиках Севильи все затишье.
Все затишье, друг мой Постум, да обжорство.
Говорят сейчас идальго все повышли
Кровь меняя щедро на притворство
Церковь из-за маяка воюет,
С сухопарыми учеными мужами,
В городе чума опять лютует,
Нет, не та, но люди пропадают.
Знаешь, друг мой, Постум, мне тревожно,
Маятно и тянет в подреберье,
Приезжай, скучаю невозможно,
Просто, знаешь, приезжай скорее.
Дон Кайо Руэда и Чезаре дель Неро
Процессия шла.
Человек приходил в себя долго, муторно. Кружилась голова, саднило горло, было адски, до дрожи холодно. Перед его глазами слегка покачиваясь от ветра, свисала с дерева половина скелета. Кости смотрелись огрызками ветвей.
«Дом Пилата» (исп. la Casa de Pilatos) — дворец в испанском городе Севилья, названный так потому, что он будто бы являлся копией дворца Понтия Пилата. Дворец, отделанный синими изразцами азулехос и украшенный тенистыми садами, объединил в себе два архитектурных стиля — мудехар и стиль испанского Ренессанса. Семейная легенда гласит, что расстояние, которое отделяет руины иерусалимского дворца Понтия Пилата и Голгофу, такое же, которое разделяет севильский дворец и часовню за пределами городских стен, называемую Крус-дель-Кампо. С 1520-х годов во время Страстной недели в Севилье отсюда стали начинать Богослужение Крестного пути.
Солнце подсвечивало резные стены часовни рода Алькаладелос Гасулес, и несмотря на красоту этого зрелища, к тому моменту как процессия добралась до них, миновав угрюмую громаду Университета, многие изрядно притомились.
За монахами бежали уличные мальчишки-попрошайки, выкрикивали вперемешку:
“Ese es uno de los signos”* и “Los cuatro jinetes del Apocalipsis llegarán”**.
Самые смелые подбирались совсем близко к белорясникам, дергали за вервие. Позади, безразличный ко всему, кроме охапки сена, вол тянул угрюмо широкую повозку. Колеса тяжело подскакивали на камнях и попона сползала, пытаясь обнажить нутро, тогда возница чертыхаясь и крестясь попеременно, соскальзывал вниз и перенатягивал все заново вместе с мальчишкой-помощником. Процессия в эти минуты останавливалась и терпеливо, молча ожидала завершения. Бледные в тени капюшонов губы монахов беспрестанно шевелились, творя молитву.
Чуть поодаль…
– Маяк – закричали сверху, с гнезда, перекрикивая настойчивый рассерженный гул
грозы, – Торо дель Оро!
До сгрудившихся у мачты, внизу, донеслось только слабое, унесенное ветром “..Оро”, но и этого было достаточно, чтобы исторгнуть из глоток дружный восхищенный вопль людей, почти распрощавшихся с жизнью и вновь обретших надежду. Чернец, творивший истово крестное знаменье, укрывшись в капитанской каюте, прислушался и, пожевав сухие, будто пережженные чемто губы, все же выбрался на палубу. Сверху, как стеной накрыло дождем, и он заполошно сунул руку за пазуху, прикрывая кожаную сумку с буллами. Убедившись что кожа надежно держит влагу, поднял глаза и тоже увидел. Свет спускался с небес.
… поодаль бурлила, варилась сама в себе толпа. В толчее дородный мясник, о чьей профессии недвусмысленно говорил окровавленный кожаный фартук, с видимым наслаждением наступал на ногу возмущенно верещавшему дворянчику, мальчишки дергали редисочьи хвосты из корзины зеленщика. Тощая, словно высохшая кукурузина, сеньора шпыняла служанок. Чей-то мул с невозмутимостью, достойной пера лучшего из греческих трагиков, жевал дорогие барбантские кружева. Школяры в черных сюртуках, пахнущие мелом и дешевым вином сновали в толпе, пытаясь рассмотреть происходящее.
– Сеньоры, это не Святую ли Неделю нам посчастливилось застать? – как они затесались эти трое, черт их знает, видно шли совсем с другой стороны, к Севилье, а не от нее, да и затесались ненароком.
Двое собеседников, один благороднее другого, судя по надушенным платкам, прижатым к носам, обернулись разом, уставились с любопытством на странную троицу. Один, с виду поприличнее, но рыжий как сам дьявол, другой бледный, усталый, взмокший по жаре, как бы не болен, только только Севилья оправилась, и пятидесяти лет не прошло, а третий сразу, по глазам видно пройдоха и плут, но так и не разберешь то ли тоже из знати, то ли родня тому же зеленщику.
– Нет, сеньоры. Это идут те, кто винит Маяк во всех местных бедах от засухи до падежа скота и измены молодой сеньориты. – насмешливо усмехнулся один из вельмож и, чуть нахмурившись, добавил. – Вы разве не слышали? Ах да, конечно не слышали. Вчера в порт зашел корабль. И паруса по ветру, и курс правильно проложен и штурвал … будто до последнего вся команда была на борту. Только вот сейчас там никого нет. Говорят с ними плыл папский легат …
Сеньор невольно понизил голос, но в гомоне толпы все равно ничего не было слышно, да и новость эта не новость, вон слово в слово одна кумушка другой втолковывает: плыл, мол, папский легат в Севилью, небось искоренять там что-нибудь, или укоренять, кто их, легатов, разберет, да и сплыл, весь, вместе с папским золотом небось. Вот монашки то и засуетились, забегали. Стража живо вздернула пару нищих, которые якобы что-то видели, а в народе вновь пошли гулять толки о старом Маяке. Торо дель Оро, Золотая Башня. Что там мавры строили в свое время, как… поди их нечестивцев разбери. Это в Университете, благородные ученые мужи поминают историю и наследие через слово, а простым людям что, им главное цель указать.
– Не иначе как решили пятки смотрителю подпалить … до самой макушки. Храни Господи, его душу, – рыжий краем уха уловил последнюю фразу собеседника, обернулся и хрипло сказал своим спутникам что-то прочувственное по-французски.
Тоже, видать, молился за спасение души. Хорошего человека сразу видно.
..........................................................................
* Это первое знамение
** Четыре всадника Апокалипсиса скоро придут.